Перефразируя, известное выражение – ожила, так ожила. Начала вновь писать колонку, значит, начала. Поэтому, вот, собственно, итоги ушедшего года в наших местных культуре и искусстве, согласно общепринятой схеме

Событие Года, это, безусловно, гастроли театра имени Евгения Вахтангова. Набор обязательных банальностей- ах, как прекрасно, ах, меня переполняют восторги, ах, они не играли, они жили на сцене, и т.д., был исчерпан (не мною!) непосредственно во время события, и теперь о случившемся можно говорить по существу. А случилось то, что нам, наконец, была явлена разница между театром провинциальным и театром профессиональным.  

Профессиональный он не потому, что столичный, а потому, что менталитет этого организма сформирован не по принципам«и так сойдет», «сейчас сварганим», и«зачем так тщательно, со сцены все равно никто не увидит»; актеры тут не ходят в буфет в сценических костюмах, за кулисами во время спектакля напряженно следят за происходящим на сцене, а не болтают и не болтаются, и не жуют пирожки; здесь несколько раз извинится перед зрителем за чужие ошибки норма не только моральная, но и даже гигиеническая…

Много еще можно выявить отличий, совсем уж специфических, и зрителю даже и непонятных, но главное в том, что профессиональный - это театр большой художественной идеи, театр, который говорит со зрителями смыслами. Профессиональный – о судьбе, об истории, о жизни – о Человеке. Провинциальный – о сюжете, даже чаще – о фабуле. Профессиональный – ассоциациями, аллюзиями, иллюзиями, предчувствиями, послевкусиями – языком образов, а провинциальный –зданием, буквой текста и набором телоперемещений. Собственно, поэтому, даже такие простые образы, как аккордеон – душа, оказываются не доступны зрительскому пониманию, и считываются сугубо, как предмет, но не образ. Потому, что если Пушкин написал об Ольге только «кругла, красна лицом она», а про душу ее ничего не написал, значит, и нет у нее никакой души! И Онегин у него один! А про зайца там вообще нигде ничего! А! Это в судьбе самого Пушкина заяц сыграл решающую роль? Так в романе-то этого не написано! А почему возок, в котором Ларины отправляются в Москву, так долго заколачивают? Можно же просто сверху дверцу спустить на штанкете. А! Это потому, что как будто бы гроб заколачивают?... Вот как…А Пушкин про это не писа-а-ал!

Что ж, ты, Пушкин?! Ни про что не написал-то!

Это упорное цепляние за прямолинейное, школьное восприятие литературного текста говорит не только о том, что люди после учебного ознакомления роман Пушкина не перечитывали, но так же и о том, что у нас нет практики такого театра, который переводил бы и текст и зрителя на уровни другого восприятия – взрослого, самостоятельного, вольного. Наши театры явление прикладное. Они все время к чему-то приложены – к школьной программе по литературе, к графику движения общественного транспорта, к интеллектуальному уровню зрителей, ко вкусам распространителей билетов, и т.п.Театр ни в чем не свободный, сам не способен мыслить самостоятельно, смело, разнообразно. Нет у такого театра и театрального языка, нет и художественных идей. А театр не благословленный художественной идеей только иллюстратор, без собственного лица. Гастроли вахтанговцев обнажили это состояние наших театров со всей безысходной горечью…

Разница в мировоззрениях провинциального и профессионального театров особенно выпукло проявилась и в Скандалах Года. Их у нас два. Сначала отличился ГРДТ с растреклятыми лебедками, из-за которых на час задержали открытие гастролей театра имени Вахтангова, тем самым практически сорвав торжественное начало статусного и знакового события, а в «Евгении Онегине» была грубо «скорректирована» чуть ли ключевая мизансцена. Что в этой ситуации делает директор театра им. Вахтангова, кроме того, что негодует? Он приносит извинения от лица театра и от себя лично, и делает это всякий раз, как только ему приходится выступать публично. Что делает директор ГРДТ, как только, после отъезда театра Вахтангова, ему дали микрофон? Он обвиняет в случившемся гастролеров, и даже не думает извиниться перед улан-удэнской публикой. За Степанова это вновь делает Кирилл Крок, отвечая в телеэфире на его претензии.

Кстати, тот, кто профессионально состоятелен, почему-то всегда еще и хорошо воспитан...

Об этом очень сильно думалось во время скандала с пост-юбилейной дракой оперного. Когда дирекция театра, после нескольких дней тугодумства все-таки соизволила сделать заявление, скандал уже гремел по всей стране, и мы все – публика, театральное сообщество, коллеги, друзья, знакомые, родственники работников оперного театра уже вовсю переживали невыразимый стыд за театр, за Бурятию.

И что же? К нам кто-то спешил обратиться, кто-то спешил нас успокоить? Перед нами извинились? Нам ЧЕСТНО, ПО-ВЗРОСЛОМУ, сказали, что произошло? Театр мужественно снял с нас львиную долю буквально национального позора, случившегося по его, театра, вине? Нет. Вместо этого мы услышали кокетливый лепет про мальчиков, которые подскользнулись на водичке в коридорчике, из-за девочки, а скандал из этого сделали недоброжелатели театра. То есть, понимаете, ЧТО нам сказали? В переводе с языка лукавства и демагогии на язык сути, нам сказали буквально следующее – недоброжелатели – это все мы, ведь мы же все горячо обсуждали случившееся на разных сайтах и в соцсетях, а наша реакция – глупость, потому, что повод-то пустяшный, подумаешь, мальчики-девочки.И разумеется, никаких извинений за то, что руководство театра позволило пустяшному поводу причинить всем нам столько неприятных переживаний. А на пресс-завтраке министра культуры вообще выяснилось, что то была не драка, а фейк, и вовсе это не Позор Года, а пиар! От которого театру большая польза – после драки все билеты раскупили, касса полна.

Вот еще пара отличий менталитета профессионального от провинциального – в ценностных приоритетах. Для профессионального театра, публика ценна чем-то большим, чем только деньгами, заплаченными за билеты, а понятия о профессиональной репутации и добром имени театра вообще не связаны с кассой…

В то же время, когда тем, что произошло в оперном театре, чуть ли похваляются, о бурятском театре драмы пытаются сформировать следующее мнение – тут нынче наступил период песен-танцев, а не настоящего драматического театра. И в проброс, как бы стесняясь этой прискорбной ситуации, объясняют это тем, что в условиях жесткой конкуренции на песни-танцы легче собрать зрителя, и поэтому, уважаемая публика, делать нечего, придется нам всем, как говориться, понять и простить.

… Немая сцена…
Будем считать, что «театровед», на основании невесть откуда почерпнутых «знаний», сделавший «компетентное» умозаключение о том, что есть такое настоящий драматический театра, а что не настоящий – неизвестен. Поэтому вступать в театроведческую полемику я не стану – не с кем. Могу только сказать, что театр переживет подобные мнения – не до них! Судите сами - за 2014 год, а именно за восемь месяцев (с февраля по май и с октября по декабрь) Буряад театр выпустил восемь премьер! Это «Августовские киты», «Пышка», «Старик и море», «Манкурт», «Унгэрhэн саагайhэбшээн», «Гамлет», «Сагаадай мэргэн хүбүүн Ногоодой сэсэн басаган хоёр»», «Маугли». Причем, в 5-ти из 8-ти премьер занята практически вся труппа… Плюс представление к Сагаалгану, и концерт ко Дню Победы, плюстеатр провел фестиваль национальных театров «Алтансэргэ» и гастроли театра имени Вахтангова. Кстати, в лабораторных эскизах фестиваля были заняты в основном артисты Буряад театр. В общем, трудились мы не мало, и не очень легко. Что-то - большую часть - сделали хорошо, что-то не так хорошо, как нам страстно хотелось.

Причины для такого количественного демарша были качественного порядка - надо было срочно обновить и пополнить репертуар, актуализировать его, и, главное, начать активное движение к мыслям, к темам, к формам,к художественным идеям. Нам непросто. Зритель привык к театру однозначному и прямолинейному, и не очень готов воспринимать его иначе. У зрителя нет потребности в театре, потому, что в театре с ним не говорили о нем самом, и о том, что его тревожит, или радует, о том, что у него болит. Мы пытаемся. И потому ищем не только темы, но и такой театральный язык, который понятен зрителю не только на уровне слова, но и на уровне, собственно, звука, на уровне чувств, которыми этот звук отзывается в человеке. Мы ищем язык национальной театральной природы, который способен вывести содержание текста на уровень многомерного восприятия – ментального, эмоционального, чувственного. Мы хотим общаться со зрителем смыслами, образами, знаками, а не только словами и зданием.

Хотя, с отдельными «аналитиками» мы можем пообщаться и посредством элементарной арифметики - у нас в репертуаре 18 спектаклей, и только в трех из них «песни-танцы», это «Улейские девушки», «Унгэрhэн саагайhэбшээн», и «Маугли». И если при этом кто-то уже убежден, что в бурдраме теперь только поют и танцуют, значит, наконец-то начал складываться ВНЯТНЫЙ ОБРАЗ театра. Образ, который связан со смыслом происходящего на сцене, а не со зданием, не с люстрами, не с розыгрышами автомобилей, публичными предложениями руки и сердца, и прочими оскорбительными пиар-акциями. И это стоит расценить как Прорыв Года.